МИР ПРИНИМАЕТ ИСЛАМ

ПОЧЕМУ ХАВА ЛЮБИТ ФИНИКИ?

Хава никогда не опаздывает на ифтар. В строгом платье, непременно с пакетом сладких фиников, она приходит к соседям за 10 минут до трапезы, чтобы помочь на кухне, и садится за стол последней. Вот уже девятый Рамадан ее жизни наполнен благодатью дневного поста, но о самом первом она вспоминает до сих пор – с волнением и робким трепетом, точно он наступил вчера.

— Я работала в то время в одной крупной компании, где преимущественно были заняты практикующие мусульмане, — рассказывает Хава. — Их мир казался мне невероятно экзотичным, далеким от понимания простого, непосвященного человека. Они странно одевались, всегда были доброжелательны, и я немного завидовала их теплым отношениям в коллективе. А семья – это было для них святое!

Я начала покупать книги о мусульманах, по истории Ислама и даже о том, как совершать намаз, хотя не могла объяснить себе, зачем ставлю их дома на специально выделенную полку. Я покупала их тайно – мне казалось, что, узнав о моем интересе, коллеги что-то заподозрят или будут коситься на меня, как на ненормальную. Подумают, что я влюблена, или пытаюсь привлечь к себе внимание.

Для меня была какая-то тайна в том, что люди молятся. Странно, что они уходили в определенное время из комнаты, привычным шагом направлялись в залу, где становились в ряд и обращались к Богу. Я зачарованно наблюдала их молитву и пыталась угадать, о чем они думают сейчас? Слышит ли их Бог? Смотрит ли Он на меня, сидящую за бумагами и притихшую, как будто пристыженную своим не-молением?

Но еще удивительнее было для меня, когда в один день они перестали пить утром кофе. Это означало, что у мусульман начался пост. Они совсем ничего не кушали, но от этого только становились более работоспособными, смуглые лица их посветлели, и они без конца улыбались. Я уходила обедать в небольшое кафе за углом, но кушать мне не хотелось.

С того дня меня охватила непонятная тревога, будто я не успею совершить нечто важное. Во мне словно забил неведомый фонтан, в такт сердцу, сильнее, сильнее. Спустя неделю я надела белый платок так, как завязывает его наша Аиша-ханум, и, записав на тетрадном листке слова шахады – арабские слова русскими буквами, которые от волнения получились совсем кривыми, — пришла на работу.

В то утро, я точно помню, небо было необыкновенно ясным. Мне казалось, что мои туфли не касаются земли и легкий ветер будто подталкивает меня: иди, иди быстрее и скажи, что ты хочешь! Я вбежала в офис и выкрикнула, выпалила, выплеснула шахаду – наизусть! Я сказала ее, теребя пальцами тетрадный листок, аккуратно сложенный вчетверо и оставшийся в кармане юбки.

Зейнаб, совсем юная, румяная девочка с большими черными глазами, смотрела на меня, не шевелясь, и я увидела крупные слезы, которые покатились по ее щекам. Мне казалось, земля, отражаясь в каждой ее слезе, сейчас уйдет из-под моих ног. Аиша-ханум, так и оставшись стоять посреди комнаты с большим конвертом, тоже заплакала. Она плакала и повторяла: «МаашаАллах, это баракят Рамадана!», «МаашАаллах, это баракят Рамадана!».

Из ее «абракадабры» я понимала только слово «Рамадан», праздничное, торжественное слово, растянувшееся на целый месяц. Подруга как-то говорила мне, что Рамадан – это мужское имя. «Нет, это месяц такой, у мусульман названия месяцев свои, а Рамадан – Священный», — возражала я.

Теперь я вспомнила тот разговор и вдруг поняла, что это мой Рамадан. Это мой месяц, и все остальные месяцы с мусульманскими названиями – они теперь мои, потому что я – мусульманка. И я теперь не кушаю и не пью до заката, почти целый месяц. Я теперь зайду в большую залу и встану с Зейнаб, и Бог увидит меня рядом с молящимися. И я тоже заплакала.

Вечером я сидела за большим столом с финиками, лепешками, пловом, сладостями. Вкус этих первых фиников я помню до сих пор, как будто они остались на моих губах. И глоток воды, когда пришло время окончить пост, — самой вкусной воды, какой я не пила никогда до того дня.

Потом был новый день, новый пост, первые арабские буквы, первое прикосновение к Корану, азан-песня, мечети-шатры… Была мама, варившая днем суп и наливавшая его в тарелку. Я несла тарелку в комнату, переливала суп в маленькую кастрюлю, возвращалась на кухню с пустой посудой и благодарила за вкусный обед, а ночью, тихо закрывшись у себя, открывала крышку, черпала половником суп, доставала лепешки, оставшиеся после рабочего дня, и была абсолютно счастлива!

С тех пор каждый Рамадан я вспоминаю тот листок с шахадой, слезы Зейнаб и первые сладкие финики. Зейнаб вышла замуж, у нее растет два малыша – таких же большеглазых, румяных мальчика. Аиша-ханум уехала в другую страну, и я не знаю, как сложилась ее судьба. Но я точно знаю, что по окончании дня поста она делает этот глоток воды, ломает лепешку и встает на вечерний намаз, вместе со мной.

 Записала Айша Галина Бабич